РОМАН О ГОМЕОПАТИИ
В. ЗИЛЬБЕР.


Почти 200 лет гомеопатия была чисто описательным разделом медицины, не имеющим никакой научной основы.

Ген Никифорович Шангин-Березовский (1930—1992), доктор биологических наук. В 1970—1980-е годы преподаватель кафедры генетики Московской ветеринарной академии им. К. И. Скрябина. Впервые показал, что биологически активные вещества могут сохранять свою активность в сверхнизких концентрациях.

Примечание. К сожалению, данных по России нет. Можно добавить, что гомеопатия популярна и в азиатских странах, особенно в Индии, Пакистане и Шри-Ланке.

Доктор Жак Бенвенист и сотрудник ИБХФ РАН, кандидат биологических наук Е. Л. Мальцева в Стэнфордском университете, июнь 1999 года.

Елена Борисовна Бурлакова у себя в кабинете в Институте биохимической физики им. Н. М. Эмануэля РАН.

  Некоторые ученые считают, что «память воды» обеспечивается агрегацией ее молекул в кластеры. На рисунке представлен додекаэдральный кластер молекул воды, взаимодейст-вующих посредством водородных связей.

Типичная «двугорбая» кривая действия сверхмалых доз: зависимость активности фермента (протеинкиназы С) от концентрации антиоксиданта a-токоферола. Видно, что эффект a-токоферола в сверхмалой концентрации 10-14 М равен его эффекту в «обычной» концентрации 10-4 М. Максимумы активности разделены «зоной молчания».


     В последние 20 лет в мировой науке идет интенсивное накопление научных данных по действию биологически активных веществ в сверхмалых концентрациях. По мнению автора, они полностью подтверждают объективность гомеопатической доктрины.

ПРИРОДА ДЕЙСТВИЯ ГОМЕОПАТИЧЕСКИХ ЛЕКАРСТВ

     А. И. Герцен, русский революционный демократ, находясь с 1847 года в эмиграции в Париже, еще застал отзвуки триумфа гомеопатии в последние — парижские — годы жизни С. Ганемана. Гомеопатия поражала Герцена своей «невероятностью». Как ни странно, своей «невероятностью» она поражает и сегодня.

     Вот простой вопрос, ответ на который может показаться невероятным. Известно, что гомеопатические сахарные крупинки чаще всего имеют диаметр 2–3 мм. Выпускают их в коробочках или пакетиках по 10 грамм. В каждой упаковке — 250–300 шариков. Вопрос: сколько таких шариков можно изготовить, например, в шестой сотенной потенции С6, исходя из лекарственной основы в количестве всего одного грамма. Ответ: готовой продукции получится ровно один миллион килограмм. Кто сомневается, может легко проверить расчет, если будет знать, что один грамм любого спиртового раствора со-держит 40 капель, а на каждые 10 грамм (одну упаковку) сахарной «крупки» идут четыре капли потенцированного раствора.

     Конечно, ни одной аптеке не требуется такое огромное количество готового лекарства, и она просто выбрасывает лишний раствор. Если же учесть, что технология изготовления гомеопатических лекарств не требует дорогостоящих сложных технологий, то экономический эффект, который способна дать и дает гомеопатия в любой стране мира, кажется невероятным.

     «Невероятность» гомеопатии сослужила ей плохую службу. Она стала одной из причин недоверия и резкого неприятия со стороны академических научных кругов прошлого столетия. Ученых можно было понять. Только-только сбросив с себя многовековые путы средневековья и вырвавшись на просторы строгого научного анализа, академическая мысль, не задумываясь, отметала любые намеки на мистификацию. Но именно так — как мистификация воспринималась необъяснимая «невероятность» гомеопатии. Особенно в ХIХ веке.

     Еще при жизни Ганемана возник вопрос, на который не было никакого вразумительного ответа: чем лечит гомеопатия, в каком виде ее лечебная информация поступает в организм и поступает ли вообще. Например, уже для шестой сотенной потенции С6 соотношение между лекарственной основой — «затравкой», несущей в себе лечебную информацию, и нейтральным разбавителем, например дистиллированной водой, выражается дробью 1 х 10-12, то есть числом, где в числителе — единица, а в знаменателе — единица с 12-ю нулями. (Легко заметить, что показатель минусовой степени такой дроби для каждого сотенного разведения равен удвоенному показателю потенции. Для потенции С30 количество нулей в знаменателе дроби равно 60, и дробь выглядит так: 1 х 10-60.)

     На следующий год после опубликования Ганеманом «Органона врачебного искусства» в 1811 году было открыто число Авогадро, и ученые доказали, что, начиная с разведения С12 (не говоря уже о более высоких разведениях 30, 50, 200 и так далее), в единице объема любого гомеопатического препарата практически не содержится ни одной молекулы исходного лекарственного вещества... Но если, начиная с разведения С12, в растворах не остается ни одной молекулы лекарства, то какую информацию могут передать эти растворы друг другу на каждом последующем этапе разведения при получении более высоких потенций С30, С50, С200 и так далее?

     Аргументация гомеопатов долгое время сводилась главным образом к таким представлениям, как «душа» и «жизненная сила». Нет слов — это емкие понятия. К душе, например, апеллируют все религии мира. Это звучит убедительно, когда главным аргументом является вера. Но для науки главный критерий — знание. А так как ни термину «душа», ни термину «жизненная сила» до сих пор точного научного определения не дано, то и все доводы, основанные на этих понятиях, несостоятельны.

     Не убеждали и случаи поразительных излечений (даже задокументированных), которыми достаточно богата гомеопатическая практика. Ведь в медицине есть такое понятие, как эффект плацебо (placebo). Он заключается в том, что пациенту дают мнимый лекарственный препарат, не содержащий никакого лечебного вещества. Главное, больной убежден в том, что принял сильнодействующее эффективное средство. Обычно после приема такого «лекарства» не только пациенту становится лучше, но и объективные анализы подтверждают это. Считается, что срабатывает механизм самовнушения и организм, подключая резервные защитные силы, излечивает себя сам. Так вот, не получая никакого аргументированного ответа на возникающие естественные вопросы, академическая медицина все ссылки гомеопатов на удивительные случаи излечений легко интерпретировала как эффекты плацебо.

     Тем не менее бурное развитие биологии в ХХ веке неминуемо должно было при-вести к развязке в этом 200-летнем споре между гомеопатией и академической медициной. И арбитром в споре стала сама академическая наука.

НАУЧНАЯ РЕАБИЛИТАЦИЯ ГОМЕОПАТИИ, ИЛИ ИСТОРИЯ ОТКРЫТИЯ, СДЕЛАННОГО ТРИЖДЫ

     История началась в России, в Москве, а закончилась во Франции. Ей предшествовало несколько публикаций первой половины 70-х годов, в которых в очередной раз описывалась непонятная активность химических веществ в концентрациях до 10-25 М, причем порой большая, чем в разведениях один к одному. Но наука словно открещивалась от этих работ, и они не получили должной огласки. Гомеопатия же была настолько «отгорожена» от «большой» науки, что ученым, изучающим действие сверхмалых доз биологически активных веществ, даже и в голову не приходило искать здесь аналогий.

     Прелюдией к нашей истории можно считать две публикации 1977 года — В. П. Ямсковой и А. Г. Маленкова, когда в солидных академических журналах «Биофизика» и «Молекулярная биология» появились странные, как тогда казалось, статьи о том, что выделенные ими адгезивные белки в низких концентрациях (до 10-11 М) проявляют биологическую активность, а в высоких — нет. По всем законам, принятым тогда в академическом мире, такого не должно было быть. И поэтому никто, кроме близких друзей, не обратил на статьи внимания.

     История же началась в середине 1979 года, когда молодые биохимики — селекционеры из Московской ветеринарной академии им. К. И. Скрябина решили попытаться определить границу, при которой препарат нитрозодиметилмочевина (НДММ), вызывающий комплексный физиологический ответ на клеточном уровне, перестанет проявлять свою биологическую активность. С удивлением и даже с некоторой тревогой (если не со страхом) ученые обнаружили, что такой границы нет. По крайней мере там, где по всем известным законам физики и химии растворы разведенного препарата должны были «замолчать», они продолжали «действовать».

     Сначала они решили, что ошиблись, и свои опыты повторили. Это была естественная реакция добросовестных людей. Результат был тот же. Тогда стали ставить опыты на разных клеточных культурах: семенах растений, томатах, куриных яйцах, птицах, свиньях, дрозофилах. Попробовали не только НДММ, но и несколько других биологически активных веществ. Результаты повторялись даже тогда, когда разведения были доведены до фантастической для академической науки того времени степени — 10-60М, то есть далеко за число Авогадро. И возникло предположение, что все дело — в воде. Что это она «запоминает» и «передает» биологическую информацию от разведения к разведению.

     В отличие от доктора биологических наук Г. Н. Шангина-Березовского, возглавившего тогда эти исследования, его молодые коллеги — недавние студенты — С. А. Молоскин, О. С. Рыхлецкая и В. Я. Адамов гомеопатии не знали, вернее, знали, что это нечто вроде лженауки. Знали также, что действие физиологически активных веществ в сверхмалых концентрациях обсуждать на серьезном уровне не принято, поскольку ниже числа Авогадро никаких веществ в растворах просто нет. Этим можно было разве что показать свою безграмотность.

     Однако Шангин-Березовский был человеком неординарным, а его коллеги — молоды. И потому, заручившись поддержкой члена-корреспондента АН СССР И. А. Рапопорта (того самого, который в молодые годы пытался защитить генетику в СССР), начали с 1976 года понемногу публиковать свои работы. Но и на этот раз ответом было полное молчание. Попытались выступать: их вроде бы как слушали, и... не слышали. Точь-в-точь, как высокая наука не слышала гомеопатию. История повторялась. Только на этот раз в самой академической среде.

     Тем временем в середине 80-х годов кандидат биологических наук В. П. Ямскова приступила к созданию препарата «Адгелон» на основе выделенных ею адгезивных белков, используя эти самые белки в концентрации 10-16 М. С точки зрения академической науки того времени терапевтический эффект нового медикамента был совершенно необъясним, но специалисты ЦИТО им. Н. И. Пирогова, МНТК «Микрохирургия глаза» и НИИ глазных болезней им. Г. Гельмгольца были в восторге от «Адгелона». Складывалась парадоксальная ситуация: лекарство входило в клиническую практику, но не имело права оказывать терапевтический эффект в концентрации 10-16 М.

     Однако академическую практику опровергать сложнее, чем гомеопатическую. По-этому на результаты Шангина-Березовского и Ямсковой смотрели как на экспериментальный артефакт — случайный выброс, полученный в результате какой-то методической ошибки. Никто не верил, что открыта закономерность, которой в высоких разведениях, то есть в сверхмалых дозах, подчиняются почти все биологически активные вещества.

     Но факты накапливались, причем во всем мире. И неестественность ситуации по отношению к гомеопатии — молчаливое признание ее «де-факто» при одновременном от-казе ей в «де-юре» — объяснялась просто. Академическая наука не могла дать объяснения тем явлениям, которые раньше она могла позволить себе не замечать. теперь же эти явления все настойчивее стучались в дверь к ней самой.

     Взрыв сложившейся ситуации произошел в июне 1988 года после публикации в престижнейшем международном научном журнале «Nature» («Природа») статьи француз-ского ученого-иммунолога, заведующего отделом Национального НИИ медицины и здравоохранения Франции доктора Жака Бенвениста. Он сообщал о результатах экспериментов по проверке действия сверхмалых концентраций антител на силу иммунного ответа клеток человеческой крови — базофил. Выводы ученого оказались сенсационными: передача биологической информации возможна и при отсутствии в растворе исходных молекул — носителей этой информации. И хотя ситуация со сверхмалыми дозами вообще и в гомеопатии в частности давно уже предвещала сенсацию, наука оказалась к ней не готова.

     Разразился скандал. И если бы человеческий разум мог взглянуть на события со стороны, то можно было подумать, что в мире со времен Ганемана абсолютно ничего не изменилось. Снова в ход пошли не только аргументы, но и предположения или даже голословные утверждения типа того, что «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Даже несмотря на то, что еще до публикации по требованию главного редактора «Nature» эксперименты были повторены в Италии — в миланском университете, в институте Рут Бен Ари в Израиле и в университете Торонто в Канаде, Бенвениста стали клевать, в газетах появились карикатуры. Опасаясь, что теперь достанется и «Nature», главный редактор журнала поспешил создать комиссию, в которой, между прочим, не оказалось ни одного специалиста-иммунолога. Но тем не менее она сочла возможным за пять дней опровергнуть результаты многочисленных пятилетних экспериментов.

     И все-таки 200 лет прошли не зря. В отличие от эпохи Ганемана уровень науки был уже настолько высок, что стало невозможным не только утверждать что-либо голословно, но и что-либо голословно отвергать. Как сказал потом Бенвенист: «Ситуация необратима. Пошел процесс научного осмысления феномена». Результаты эксперимента стали повторять в лабораториях разных стран мира.

     Что же позволило Бенвенисту сделать такой сенсационный и в то же время однозначный вывод, опровергавший, казалось бы, незыблемые истины?

     Реакция взаимодействия базофил и их антител хорошо известна в научном мире. Для ее визуального контроля используют специальную добавку, которая окрашивает смесь базофил и их антител в определенный цвет сразу же, как только они вступают во взаимодействие друг с другом.

     Если не вдаваться в подробности этого достаточно сложного иммунологического эксперимента, то суть его заключалась в следующем. Антитела, прежде чем их смешать с базофилами, последовательно разбавляли в 10 раз, доведя их концентрацию до такой низкой степени, что в водном растворе уже не оставалось ни одной молекулы. Оказалось, что если при каждом таком последовательном разбавлении раствор антител энергично встряхивать, то реакция их взаимодействия с базофилами будет такой же, как если бы антитела и не разбавляли — краситель также будет менять цвет. И наоборот, если в процессе последовательных разбавлений раствор антител не встряхивать, то, начиная с определенной степени их разведения, окрашивание перестает наблюдаться.

     Результат эксперимента показал, что передача биологической информации в отсутствие исходных молекул — носителей этой информации зависит только от встряхиваний водного раствора. И тем не менее этот результат на первый взгляд казался невероятным. Особенно для людей, далеких от проблем изучения свойств воды.

     К моменту выхода работы Бенвениста ученых, профессионально занимающихся проблемами воды, было не так уж и мало, но к их мнению не очень прислушивались. Многим исследователям даже и в голову не могло прийти, что самое распространенное вещество в природе — жидкость без вкуса, запаха и цвета — на самом деле является чуть ли не самой сложной и во многом еще не разгаданной биологической структурой в приро-де.

     По поводу первой реакции широкой научной общественности, не очень-то и зна-комой с проблемами воды, образно сказал С. В. Зенин, защитивший в 1999 году докторскую диссертацию на тему «Структурированное состояние воды как основа управления поведением и безопасностью живых систем»: «А какую первую реакцию вы хотели бы видеть у солидных людей, то есть людей, не привыкших иметь дело с фокусами, если им демонстрируют, скажем, стакан с чистой водой и лежащей на дне золотой монеткой. Потом берут другой чистый стакан, чуть отливают в него из первого стакана, после чего доливают до верха из водопроводного крана и, если потом не встряхивают его, то он так и остается только с водой, а если встряхивают, то на дне его тоже появляется золотая монетка. На первый взгляд, приблизительно таким казался результат и работ Бенвениста. Но только на первый взгляд. Я преувеличил здесь только размер золотого «вкрапления». Если в первом стакане окажется не монета золотая, а всего лишь несколько ионов золота или молекул его соединения, то те, скажем, лечебные свойства, которые они несут с собой в растворе, будут передаваться в каждом последующем стакане. Но!.. Только при условии, что вы будете каждый раз энергично встряхивать стакан с раствором. И если раствор этот будет на основе дистиллированной воды».

     Широкий общественный резонанс вокруг работы Бенвениста привел к тому, что в умах людей произошел определенный поворот — ученые всех стран мира заговорили о новом феномене — «памяти воды». Стало ясно, что вода представляет собой весьма сложное структурное образование, способное и запоминать и передавать информацию. И хотя Бенвенист не открыл ничего принципиально нового (да он и не претендовал на это), а только подтвердил то, что было открыто Ганеманом 200 лет назад, включая и процедуру встряхивания, заслуга Бенвениста несомненна.

     После публикации его работ ситуация в науке коренным образом изменилась. Ста-ло принципиально невозможным утверждать, что эффекта сверхмалых доз не существует. Наоборот, начиная с 1988 года число работ, представительных конференций и съездов, посвященных вопросу биологической активности сверхмалых доз различных веществ, резко возросло. Бенвенист первым заставил широкую научную общественность посмотреть на воду как на посредника в передаче биологической информации в мнимых растворах (так стали называть растворы, в которых отсутствуют молекулы исходных ве-ществ).

     Да и сам Бенвенист знал, на что замахнулся. Понимая, что наука близка к раскрытию загадки сверхмалых доз, он сказал: «Скоро мы узнаем, являемся ли мы жертвами миража или нам предстоит пересмотр фундаментальных научных пред-ставлений...».

     Ну, а что же Россия?

     Как только на Западе стали появляться первые сообщения о результатах экспери-ментов Бенвениста, в России тотчас вспомнили о работах Шангина-Березовского. Завеса молчания рухнула в одночасье. Корреспонденты газет и журналов разыскивали ученого, членов его команды, брали интервью. Вместе с публикациями появились их фотографии — молодых, растерянных. Но дело было сделано. Мир говорил о работах Бенвениста...

ЕЩЕ РАЗ О МАЛЫХ ДОЗАХ

     На вопросы автора отвечает доктор биологических наук Е. БУРЛАКОВА, профессор, лауреат государственной премии, заместитель директора Института биохимической физики им. Н. М. Эмануэля РАН, заведующая лабораторией.

— Елена Борисовна, можно ли считать, что в мировой академической науке наметился процесс реабилитации гомеопатии?

— Да, с этим можно согласиться. Сегодня есть серьезные ученые, которые не будут утверждать, что гомеопатия — лженаука. И хотя вопросов здесь по-прежнему больше, чем ответов, многие из них стали общими как для гомеопатии, так и для академической науки.

— В последние годы ваш институт взял на себя роль лидера в России по вопросам исследования механизмов действия сверхмалых доз. Каковы новости в этой области сегодня?

— Появилось много интересного, что приближает нас к разгадке сверхмалых доз. Есть ряд гипотез, объясняющих действие того или иного препарата в зависимости от степени его разведения. Если вы работаете с концентрациями 10-12—10-13 М, то биологическую активность можно объяснить взаимодействием с рецепторами, а если до 10-15 М — представлениями о параметрическом резонансе. В разведениях 10-15—10-20 М можно считать, что хотя бы одна молекула попадет на клетку и «запустит» механизм структурной перестройки клеточной мембраны.

     А в последнее время появилось много гипотез, связанных и со структурными характеристиками самой воды. Специалисты утверждают, что молекулы воды образуют кластеры. Изменения в них под действием единичных молекул биологически активных веществ могут нарушить систему «вода — клеточные белки» и, следовательно, повлиять на свойства белков. В этом объяснении есть одно маленькое «но»: требуется, чтобы водные структуры были достаточно устойчивыми и не распадались раньше, чем на них отреагирует клетка. Физики же утверждают, что время жизни структурных образований молекул воды чрезвычайно мало.

— Откуда такие опасения за устойчивость водных структур? Пусть мы не знаем, ка-ковы они именно, зато знаем, что гомеопатические препараты, создаваемые на основе водных, водно-спиртовых растворов, годами, если не десятилетиями, хранят полученную информацию.

— О гомеопатических разведениях я еще не говорила. В концентрациях до 10-20 М поня-тие «память воды» для объяснения эффекта сверхмалых доз не нужно. Когда разведения достигают 10-25—10-28 М, без него, действительно, не обойтись. Но «память» у воды все-таки «короткая», и пока это никто не опроверг экспериментально.

— Елена Борисовна, в своей статье «Сверхмалые дозы в лаборатории», опубликованной в январском номере журнала «Химия и жизнь» за 2000 год, вы рассказали, как в 1984 году совершенно случайно убедились в эффективности сверхмалых доз и сразу же вспомнили о работах Шангина-Березовского. Почему работа нашего соотечественника осталась мало кем замеченной, в то время как работа французского ученого стала настоящим потрясением?

— Он работал с концентрациями ниже 10-23 М, то есть с растворами, в которых уже не содержалось активных веществ. Мы же изучаем диапазон концентраций до 10-17 М, когда в растворе реально имеются молекулы биологически активных веществ. Работы Шангина-Березовского серьезные научные журналы не принимали, и о них мало кто слышал.

      Мировую же научную общественность потрясли не столько эксперименты Бенвениста (сходные данные ученые получали и до него), а сам факт публикации в «Nature». Как ему удалось «пробиться» в самый престижный научный журнал, трудно сказать. А нашим соотечественникам опубликовать такого рода исследование в серьезном международном научном издании во сто крат труднее.

— Поэтому приоритет в официальном открытии академической наукой эффекта сверхмалых доз и ушел от наших ученых к Бенвенисту?

— Вы хотите сказать, что работы Бенвениста знают многие, а Шангина-Березовского — нет? Видимо, наше общество оказалось менее готовым к пересмотру устоявшихся взглядов. Меня часто спрашивают, почему такой потрясающий эффект сверхмалых доз не обнаружили раньше. Концентрация ничтожная или даже отсутствует вообще, а эффект может быть сравним с эффектом, который оказывает концентрация в 100 миллиардов раз выше. Объяснение очень простое. Если уменьшать концентрацию обычного лекарственного вещества в несколько раз, то и его эффективность, как правило, падает во столько же раз. Вы уменьшаете концентрацию в сто и даже в тысячу раз, и эффект его пропадает вовсе. И вдруг при разведении в сто тысяч раз появляется снова, да еще и сильнее, чем в обычных разведениях. Ну кому может прийти в голову снижать кон-центрацию ниже той, которая уже не дает эффекта?

     Обнаружив подобный эффект, мы примерно с полгода повторяли свои опыты, пы-таясь исключить ошибку. И уж если поначалу мы сами с недоверием относились к собст-венным результатам, то недоверие и даже насмешки со стороны коллег, которые считали биологическое действие сверхмалых доз не открытием, а, скорее, забавным артефактом, нас тогда не очень удивляли.

— Но ведь все это уже было пройдено Ганеманом 200 лет назад. Все — один к одному. Он также пытался сначала разбавлять в разы, потом — в десятки и сотни раз. И тоже наблюдал, что терапевтическая активность препаратов пропадает. Но если разводить в миллионы, десятки и сотни миллионов раз, то «оживают» даже те вещества, которые в обычном состоянии считаются неактивными, то есть нелечебными. Именно так стали гомеопатическими препаратами раковины некоторых морских животных, обыкновенный речной песок и многое, многое другое.

— Возможно. Я не была с этим знакома. Но дело, видимо, в том, что время сверхмалых доз еще не пришло. Вспоминаю, как недавно, всего 3–4 года назад, уже после Бенвениста и спустя почти 10 лет после Шангина-Березовского, я делала сообщение в одном из институтов по поводу действия сверхмалых доз в концентрациях всего-то 10-15 М. Видели бы вы реакцию. Посыпались шуточки... Очевидно, всему свое время. Надо, чтобы созрели не только отдельные личности. Надо, чтобы созрела критическая масса всего общества. Похоже, мы к этому приближаемся.

— В своей статье вы говорите о том, что обнаруженная вами зависимость активности сверхмалых доз от их концентрации в растворе имеет вид «двугорбой кривой»: пики, соответствующие активным концентрациям, разделены «мертвой зоной», в которой вещество может не только не проявлять никакой активности, но даже менять ее на противоположную. Некоторые противоопухолевые препараты, говорите вы, в определенном интервале концентраций даже способствуют ускорению роста опухоли. Такие же пики активности сверхмалых доз обнаружил и Бенвенист. Некоторые ученые теперь так и называют их «пики Бенвениста».

     Но гомеопатии известен и этот эффект. Степень разведений, которыми традиционно пользуются гомеопаты, не представляет собой последовательный цифровой ряд. В гомеопатии используются только вполне определенные разведения: например, С3, С6, С12, С50, С200 и т. д. И не используются все промежуточные разведения. Не являются ли принятые в гомеопатии разведения теми самыми «пиками», которые в 1984 году, возможно еще до Бенвениста, подметили и вы; а не принятые в гомеопатии — промежуточные разведения — «мертвыми зонами». Насколько «далеко» вы сами пытались разводить свои биологически активные вещества?

— Научной основы у гомеопатических разведений пока нет. Дело в том, что положение «пиков Бенвениста» зависит от многих условий, а у гомеопатов заданные 200 лет назад концентрации так и остались неизменными. Но пики активности — научный факт и в своих экспериментах мы действительно пытались идти дальше. Похоже, что пики продолжают появляться и в более низких концентрациях.

Заметно, что вы влюблены в гомеопатию. Это может повредить если не роману, то истине.

— Главная героиня романа «Евгений Онегин» — Татьяна Ларина, и Александр Сергеевич не скрывал, что влюблен в нее. Главной героиней «Романа о гомеопатии» является гомеопатия, и было бы странно, если бы автор не был в нее влюблен.

— Вы рискуете больше. Для читателя Татьяна Ларина навсегда останется положительной героиней. Гомеопатия же при всех ее достоинствах пока не избавила человечество от его страданий и не известно, когда это сделает.

— В этом вы правы. Но сейчас написана лишь первая часть, в которой говорится только о том, что есть такое гомеопатия. А о том, как она лечит, речь пойдет во второй части. Там и будет сказано о недостатках, которые есть и у гомеопатии.
Не кажется ли вам, что и академической медицине, и гомеопатии есть чему поучить-ся друг у друга?

— Безусловно. Вряд ли есть смыл сегодня сталкивать лбами аллопатию и гомеопатию. Вся беда в том, что до самого недавнего времени мы не понимали друг друга потому, что разговаривали на разных языках. Гомеопаты обсуждали только внешние, в крайнем слу-чае — духовные проявления болезни. А мы давно работаем на клеточном уровне. Сегодня я знаю, что и гомеопатия переходит от общих рассуждений к конкретным исследованиям. И, следовательно, появляется общий язык, на котором мы можем общаться.

КОММЕНТАРИЙ

     Исследователи, работающие в области сверхмалых доз (СМД), испытали и продолжают испытывать скептическое отношение со стороны академической науки к своим результатам и работам: если гомеопатические фирмы спонсировали проведение конференций по СМД в Бордо, где в основном были представлены результаты влияния физиологически активных соединений в СМД на биологические системы различной степени сложности (от живых организмов до сложных молекул), то многие академические журналы отказывали и продолжают отказывать авторам этих работ в публикации только на том основании, что концентрации используемых агентов слишком малы (10-15—10-18 М). При этом не спасает ни досконально проверенный эксперимент, ни безупречная репутация авторов в их предшествующей научной деятельности. Порой формулировка причин отказа в публикации носит откровенно курьезный характер, например, один из наших весьма авторитетных журналов заявил, что «статья не может быть опубликована до тех пор, пока полученные результаты не будут объяснены в рамках общепринятых законов биохимии и энзимологии». Как же, спрашивается, тогда развиваться науке, если все новое, выходящее за рамки общепринятого, будет игнорироваться?

     Поэтому, хотя «мир заговорил о работах Бенвениста», что является прорывом на пути от классической академической науки к гомеопатии, скорее всего, нас ожидает длительный и тернистый путь до окончательного признания научной правоты, в первую очередь эффектов веществ в СМД, а затем и мнимых растворов. Вполне вероятно, что ключевую роль для «наведения мостов» сыграют ведущиеся сейчас широким фронтом работы по изучению структуры воды, о которых здесь говорилось. А может быть, будет высказана какая-то новая «сумасшедшая» идея, и она, вновь перевернув все сколько-нибудь устоявшиеся представления, направит мысли ученых совсем в другое русло...

Доктор биологических наук Н. ПАЛЬМИНА, ведущий научный сотрудник ИБХФ РАН, лауреат Государственной премии СССР.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Знаменитый философ, алхимик и врач XVI века Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст из Гогенгейма, известный под именем Парацельса (1493-1541).

Титульный лист полного собрания работ Парацельса, изданных в 1590 году в Кельне.

Парацельс в годы жизни в Базеле (1526). Рисунок Ганса Гольбейна-младшего.

Портрет основателя гомеопатии Ганемана (1755-1843) из книги "Органон врачебного искусства", из-данной в 1921 году в Германии.
 
Гравюра из книги Парацельса "Opus Chirurgicum" (1566). На переднем плане изображены хирурги, де-лающие операцию. Между ними - группа совещающихся врачей.




ИСТОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ГОМЕОПАТИИ, ЕЕ СТАНОВЛЕНИЕ И ПЕР-СПЕКТИВЫ

     Гомеопатия - одно из самых загадочных направлений в медицине. Почти 150 лет оно делило весь медицинский мир на два непримиримых лагеря: его сторонников и противников. В истории медицины нет другого подобного примера возникновения целого направления, которое не только отлично от всего того, что было раньше, но и прямо противоположно во многих своих компонентах тому, чему медицинский мир поклонялся всю свою предшествующую историю.



В. МИЩЕНКО, президент Российского гомеопатического общества, директор Московского гомеопатического центра, академик Международной академии информатизации.

     Почти 2,5 тысячи лет человечество лечилось по принципу "противоположного". Определение этого принципа можно встретить во многих медицинских трудах со времен древнегреческого врача, реформатора античной медицины Гиппократа (IV-V вв. до н. э.). Вот что говорит сам Гиппократ в своем сочинении "О древней медицине": "...и следует тому, кто захочет правильно лечить, помогать теплом через холодное, холодному посредством теплого, сухому посредством влажного и влажному через сухое... В самом деле, если вредит одно из них, то подобает облегчить противоположным..."

     Совсем иначе обстояло дело с другим медицинским принципом - принципом лечения "подобным", его пытался сформулировать лишь один из авторов знаменитого "Гиппократова сборника", куда входило около 60 сочинений древнегреческих врачей. Сочинение это называется "О местах в человеке". Коротко упомянув принцип "противоположного", безымянный автор пишет: "...Иной случай: болезнь произведена сходным, и сходным же, которое заставили принять, больной от болезни переходит к здоровью..."

     Но никто не понял, не подхватил эту идею, и на многие века она осталась никем не замеченной. Человечеству понадобилось еще полторы тысячи лет, чтобы осознать принцип "подобного". И связано это с именами двух удивительных немецких врачей - Парацельса и Ганемана. Ибо, если Гиппократ стал "отцом медицины", то первыми революционерами в медицине стали Парацельс и Ганеман.



ПАРАЦЕЛЬС - ПРЕДТЕЧА ГОМЕОПАТИИ

Я знаю, что я не тот человек, который
говорит людям то, что им по вкусу... Я
грубый человек, рожденный в грубой стране,
я вырос в сосновых лесах и, возможно,
получил в наследство их иголки...
Парацельс.

     Парацельс - знаменитый врач средних веков прожил всего 48 лет, не оставив после себя ни наследника, ни достойного последователя, но успев, однако, основательно поко-лебать традиции, существовавшие неизменными почти пятнадцать веков.

     Родился Парацельс в 1493 году. Единственный сын скоро овдовевшего отца - химика и врача на горных разработках Каринтии (тогда немецкой части Швейцарии), - он заканчивает медицинский университет в Италии, в Ферраре, в возрасте 22 лет. Неординарность натуры молодого Парацельса и его честолюбие проявляются уже в студенческие годы.

     Закончив университет, он неожиданно исчезает в странствиях на целые 10 лет: обходит почти все страны Европы, принимает участие в качестве хирурга в ряде военных кампаний, учится своему ремеслу у всех, вплоть до знахарей и цирюльников. И затем так же неожиданно объявляется в Базеле, где, в силу своих незаурядных знаний, сразу же ста-новится главным городским врачом и одновременно профессором физики, химии и хирургии Базельского университета. И тотчас же обрушивается не только на всю городскую медицинскую знать, но и на всю официальную медицину, которая существовала сама по себе, а народ сам по себе. Все лечились клизмами да кровопусканиями.

     Парацельс подверг критике не только многие утверждения самого Галена, древнеримского врача (II в. н. э.), авторитет которого в XVI веке затмил даже Гиппократа, но и принцип "подобия", безраздельно господствовавший в то время в медицине. "...Ни одна горячая болезнь не излечивается холодным, ни холодная - теплом. Но часто бывает, что подобное своему излечивает свое...", - заявил Парацельс.

     Правда, он редко употребляет слово "подобное", гораздо чаще пользуется такими словами, как "соответствие" и "симпатия". Одна из его рекомендаций, например, применять грецкий орех для питания и даже для лечения головного мозга, потому что ядро грецкого ореха напоминает головной мозг. Или: желтым соком чистотела лечить желчную болезнь.

     В то время как вся терапия XVI века продолжала основываться на учении двухты-сячелетней давности о четырех соках в организме человека (крови, слизи, желтой и черной желчи), Парацельс неожиданно увязывает воедино по принципу "симпатии" и "соответствия", казалось бы, несовместимое: металлы, растения и отдельные органы человеческого тела. Солнце, как главное небесное светило, поддерживающее жизнь на земле, считает он, находится в симпатической связи с человеческим сердцем, как главным двигателем человека, Луна - с мозгом, Венера - с почками, а Марс - с желчным пузырем. А поскольку, по древней традиции, Солнце есть золото, Луна - серебро, Венера - медь, Марс - железо, то золото и растения, находящиеся в симпатии с Солнцем (шалфей, розмарин, лаванда), должны излечивать сердечные заболевания; серебро и растения, "симпатические" Луне (черная чемерица, рута пахучая), - душевные заболевания; медь и растения, "симпатические" Венере (коровяк, сельдерей), - болезни почек и мочевого пузыря.

     Сейчас все это кажется наивным. Но во времена Парацельса это было откровением. А так как его никто не понимал, то и все его исцеления казались не то чудом, не то шарлатанством. На самом же деле то были первые шаги к новой медицинской эпохе, у истоков которой он стоял. Парацельс первым в мировой практике отделяет химию от алхимии и предлагает в качестве химического сырья для лекарств - металлы. И самое удивительное, что преследуемый всю жизнь завистниками и врагами, чему в немалой степени способствовал и его собственный неуемный характер, он совершал чудеса в излечениях самых разнообразных человеческих недугов. И хотя Парацельс так и не успел ни объяснить, ни сформулировать принцип "подобного" в медицине, он, в отличие от безымянного автора сочинения "О местах в человеке", уже не просто чувствовал этот новый принцип, но и, видимо, применял его на практике. Однако до той гомеопатии, которую мы знаем, было еще долгих 2,5 века.

     В конце концов, за бескомпромисность, доходившую порой до грубости, Парацельса начинают преследовать даже бывшие его покровители, и он вскоре вынужден бежать из Базеля. И всю оставшуюся жизнь кочует, сопровождаемый толпой тех, кого лечил, восхищенных поклонников и учеников.

     Умер Парацельс в 1543 году, проболев всего 3-4 дня. И, видимо, в какой-то степени, неожиданно даже для самого себя. Людская молва приписала быструю смерть его врагам, которые якобы подослали к нему убийц или отравили.

ГАНЕМАН И ВОЗНИКНОВЕНИЕ ГОМЕОПАТИИ

Незнание сути происходящих в организме
процессов "гибкие" медицинские умы
пытались компенсировать обилием
гипотез, теорий и медицинских систем,
каждая из которых "противоречила всем
остальным, а иногда и самой себе".
Ганеман.

     Датой рождения гомеопатии считается год 1796-й. И связано это с именем другого немецкого врача - Ганемана. Судьба его на удивление во многом прямо противоположна судьбе Парацельса.

     В отличие от Парацельса, который был единственным сыном, в семье Ганемана было 10 братьев и сестер, и он старший. Его отец - живописец по фарфору - не только не имел понятия о химии и медицине, но не в состоянии был оплачивать учебу сына даже в обыкновенной школе, не говоря уже об университете. Мальчик же оказался настолько талантливый - в 11 лет ему поручали преподавать сверстникам правила греческого языка, - что учителя в школе, а потом и профессора в университете опекали его, передавая из рук в руки.

     В 25 лет Ганеман знает 8 языков, в том числе все ведущие европейские, латинский, греческий и арабский, медицину, химию, ботанику, зоологию, физику и даже горное дело.

     В 33 года он уже 10 лет практикует, женат, счастлив и имеет пятерых детей (а всего их будет 11). К его энциклопедическим знаниям прибавляется знание аптекарского дела и фармацевтики. И, наконец: прекрасное знание химии, где он - автор ряда работ и блестящий переводчик лучших химиков и врачей того времени. Причем переводы известных сочинений Ганеман снабжает примечаниями, исправляет неточности и заблуждения, обнаруживая во многих случаях более современный взгляд на вещи.

     Однако основным для Ганемана оставалась все-таки медицинская практика. Но чем больше он практиковал, тем больше убеждался в ограниченности и откровенном убожест-ве современного ему врачевания. Несмотря на то, что вся фауна Европы была уже полно-стью обследована, а химия заявила о себе в полный голос, свойства лекарственных растений по-прежнему никто не изучал. Лекарства испытывали на животных, и, как они будут действовать на человека, не знали. Незнание свойств лекарств, как и прежде, старались компенсировать смешением большого числа составляющих в одном рецепте. Каждый "порядочный рецепт" должен был включать в себя средства: основное, вспомогательное, исправляющее, направляющее, формудающее и так далее и тому подобное. Так, знаменитая еще со средних веков пропись Териакум (Theriakum) состояла из 66 средств. А то, что среди них сплошь и рядом оказывались вещества с абсолютно разной направленностью, никого не удивляло. Важно, что врачи выписывали, аптекари делали, и, чем больше было составляющих, тем дороже стоило лекарство. При этом рецепты менялись при хронических болезнях каждые 2- 3 дня, а при острых - по не-сколько раз в день. Результаты же оставались плачевными. Чтобы найти выход из положения, пытались обращаться к заветам древних. С целью отвлечь дурные соки "и очистить организм от "болезненного вещества", наносили на кожу надрезы и, постоянно раздражая их, обращали эти надрезы в застарелые язвы (заволоки, фонтанели)". Предполагалось, что таким образом открывался выход через эти гниющие поверхности для "болезненного вещества". Основываясь на наблюдениях древних, что болезнь легче переносится, если сопровождается обильной рвотой, выделением пота, мочи и кровотечениями, старательно выискивали в больном организме всевозможные "сгущения", "завалы", "застои" и, действуя по принципу "противоположного", тут же уничтожали их, как если бы все это было не следствием болезни, а ее первопричиной. Торговля пиявками по всей Европе стала самым прибыльным делом. Прямое же кровопус-кание из вен начинало походить на откровенную резню.

     И вот среди всей этой средневековой вакханалии раздался голос протеста Ганемана. Протестовали против неумеренного кровопускания и раньше. Возмущался даже Парацельс. Но так убедительно это прозвучало впервые.

     В 1792 году неожиданно умер император Австрии Леопольд II. Правил он всего два года, но и за это короткое время "своим умом и миролюбием отвратил войны, казавшиеся неизбежными". Известие о его кончине поразило всех и дало повод самым невероятным слухам. Лечащие врачи во главе с известным тогда баварским лейб-медиком Лагузиусом опубликовали отчет о течении болезни и результатах вскрытия. Выяснилось, что исхудалому и ослабленному болезнью императору в течение только одних суток было сделано 4(!) обильнейших кровопускания. Познакомившись с отчетом, Ганеман тут же выступил с резкой публикацией, считая, что именно кровопускания погубили императора.

     В конце концов, полностью разуверившись в возможностях медицины, Ганеман решает окончательно бросить практику, придя к выводу, что медицина не только беспо-мощна, но и "положительно вредна".

     И вот 35-летний глава многочисленного и счастливого семейства, "в расцвете сил и умственного развития, приобретя себе известность как врач, ученый и литератор", только по одному побуждению совести "низвергает себя и все свое семейство до нищеты и лишений". Средств, чтобы продолжать жить в Лейпциге, не хватает. Переводы, которыми продолжал заниматься Ганеман, оплачивались значительно хуже, и семья была вынуждена переехать в окрестности города. "Ганеман одевается в самую простую одежду, носит простые башмаки, помогает жене по хозяйству и собственными руками месит хлеб".

     И тут происходит событие, которое иначе, чем озарением, не назовешь, - почти че-рез две тысячи лет после одинокой вспышки озарения безымянного автора сочинения "О местах в человеке".

     Переводя в 1790 году на немецкий "Лекарствоведение" известнейшего на всю Ев-ропу английского врача Куллена, в главе о хинной коре Ганеман, как это часто бывало и раньше в его переводах, не согласился с мнением именитого автора о ее целебных действиях. Сам Ганеман как врач неоднократно использовал хинную кору, а однажды даже с ее помощью вылечил себя от малярии.

     Решив еще раз проверить действие хинина на себе, на этот раз совершенно здоровом, он с изумлением обнаружил, что испытывает все те припадки "сильнейшего ожесточения", через которые прошел раньше, когда болел. Сравнивая уже хорошо известные всем врачам мира симптомы малярии с теми, которые он вызывал у себя искусственно, Ганеман был поражен этим сходством. Его потрясла мысль о том, что хинная кора излечивает больного от малярии именно потому, что вызывает приступ малярии у здорового. Получалось, что лечило не то лекарство, которое оказывало "противоположное" действие, а то, которое оказывало действие, "подобное" болезни.

     Проанализировав все, что было сделано "старой медицинской школой" почти за 3500 (!) лет (знание языков это позволяло), Ганеман пришел к выводу, что за всю свою историю медицина применяла всего три главных способа исцеления недугов. Первый - самый простой заключался в устранении очевидной причины болезни. Например, извлекался проглоченный случайно предмет, устранялись ненормальные условия жизни или залечивалась рана.

     Для обозначения второго способа лечения Ганеман впервые в истории медицины вводит собирательный термин - "аллопатия". Этим термином он обозначил все то бесчисленное множество методов лечения "старой медицинской школы", в основе которых лежал поиск примитивно понимаемых вещественных причин болезни, "поселившихся" каким-то образом в человеческом организме. Врач стремился либо удалить эти "причины" любыми способами (а мы уже познакомились с некоторыми из них), либо воздействовать на них лекарственными средствами, "противоположными" по своему действию, то есть иными, чем природа самой болезни. Отсюда и термин "аллопатия" (от греческого allos - иной, pathos - болезнь).

     И, наконец, третий способ лечения - противоположный второму. Заключался он в использовании каждый раз такого лекарства, как писал Ганеман, "которое само способно вызвать страдание, подобное тому, которое должно быть излечено". Этот способ лечения Ганеман назвал гомеопатическим (от греческого homios - подобный, pathos - болезнь).

     В "Органоне врачебного искусства" - главном труде своей жизни - в специальной главе, которую Ганеман назвал "Примеры бессознательных гомеопатических излечений", он приводит более 350 имен выдающихся врачей начиная с XV века, в трудах которых на-ходит указания на удачное, но не объясненное ими использование лекарств, действовавших, по его мнению, по принципу "подобия". Мало того, Ганеман приводит ряд цитат и ссылок на позднейших врачей, которые хоть и "нерешительно", но "также чувствовали истинность гомеопатического метода лечения и писали об этом". Наконец, он приводит слова датского армейского врача Шталя, который еще в 1738 году "выразил свои убеждения по этому поводу особенно ясно: "Правила, обычно применяемые в медицине, лечить противоположно действующими средствами (contraria contrariis) совершенно ложны и противны тому, что должно быть. Я, напротив, убедился в том, - писал Шталь, - что болезни преодолеваются и излечиваются средствами, вызывающими подобное поражение (similia similibus): ожоги следует лечить у огня, отморожение конечностей - прикладыванием снега и ледяной водой, воспаления и ушибы - очищенным спиртом. Подобным образом я лечил повышенную кислотность желудочного сока очень малыми дозами серной кислоты с прекрасным результатом..." Приведя это высказывание, Ганеман заканчивает свой экскурс в историю медицины следующими словами: "Как близко подходили они к пониманию истины! Однако она ускользала вместе с преходящей мыслью..." Мы же добавим, что ускользала она потому, что, даже догадываясь о действенности принципа "подобного", никто так и не смог указать действенных путей его реализации, а именно: ясного и четкого способа получения гомеопатических лекарств.

ПРИНЦИП "ПОДОБИЯ" - ПЕРВЫЙ ПРИНЦИП ГОМЕОПАТИИ

...Прежде креста, смерти и Воскресения
своего Христос установил на все века для
действеннейшего врачевания грешного
человечества величайшее таинство
Причащения пречистого Тела и Крови
своей, соединенных с Божеством. Значит, в
самом Богочеловеке имеет место пример
врачевания подобного подобным...
Отец Иоанн Кронштадский, С.-Петербург, 17 октября 1892 года.

     Итак, 1776 год стал годом рождения гомеопатии. Именно тогда Ганеман опубликовал статью "Опыт нового принципа для нахождения целительных свойств лекарственных веществ", в которой впервые в истории человечества не только сфор-мулировал принцип "подобного" в медицине, но и дал четкий и ясный ключ для овладения этим принципом - указал, как находить лекарственные средства по принципу "подобия".

     Вот первый вывод Ганемана: "Каждое действительное лекарственное вещество возбуждает в человеческом теле известный род собственной болезни, которая тем своеоб-разнее, тем отличительнее и сильнее, чем действеннее это лекарство".

     С другой стороны, бывает, что хроническая болезнь вдруг излечивается неожидан-но навалившимся другим тяжелым заболеванием. Значит, делает вывод Ганеман, есть такие болезни, которые способны уничтожать одна другую, и надо только научиться распознавать, какая болезнь способна уничтожать другую и почему. Как только ключ к пониманию этого механизма станет известен, можно будет с помощью лекарств ис-кусственно вызывать вторую нужную болезнь, и первая болезнь будет излечена.

     И Ганеман, формулируя первый главный принцип гомеопатии - принцип "подобного", предлагает этот ключ. Исцеляющим всегда является такое лекарство, которое в здоровом организме (и это принципиально - именно в здоровом) способно вызвать подобную же болезнь. Лекарство для данного больного будет гомеопатическим (подобным), если оно способно (у него - здорового) вызвать состояние наиболее близкое (подобное) к его болезни.

     Но почему так происходит? Почему искусственно вызванная лекарством подобная болезнь приводит к излечению организма? Ганеман напоминает, что большинство лекарств (особенно растительного происхождения) оказывает на человеческий организм более одного действия: одно прямое (первичное), которое постепенно переходит во второе (вторичное), или противодействие. "Последнее обыкновенно представляет собой состояние, прямо противоположное первому". В качестве простейшего примера можно привести действие на человеческий организм холодного и горячего. (По мнению Ганемана, температурные воздействия можно в определенном смысле считать лекарственными.) Если одну из озябших рук погрузить в умеренно горячую воду, руке сразу станет тепло. Это первая реакция (первичная). На этой стадии организм в течение какого-то времени "как бы поневоле" воспринимает и пассивно "выносит впечатления" от действия на него внешней силы. Но затем следует вторая реакция (вторичная), или противодействие. Она всегда направлена "против" первичного воздействия, как бы против вмешательства в организм со стороны. Это всегда бессознательная, защитная реакция. И, действительно, скоро вы заметите, что руке, погруженной в горячую воду, становится как бы холоднее, чем другой, непогруженной; и уже совсем холодно ей станет, когда вы вытащите руку из воды.

     Если же, действуя по принципу "подобного", вы погрузите озябшую руку в ледяную воду, то организм будет реагировать совсем по-иному. В первый момент вы испытаете первую реакцию - небольшой шок, как бы "ожог" от холода. Но очень скоро рука, погруженная в ледяную воду, начнет словно наливаться теплотой - это будет защитная реакция противодействия. И, когда вы вытащите руку из воды, она будет уже теплой и розовой. Разумеется, этот способ не приемлем при наличии определенных патологических изменений в руке.

     И другой пример Ганемана - с кофе и опием. Кофе (как и опий, и любой другой наркотик) придает силы, тонизирует только в своем первичном действии. Конечно, первичное действие кофе значительно дольше температурного (рука в воде). Но и его вторичное действие, которое вновь возвращает организм в его исходное состояние упадка сил, также значительно продолжительнее. Чем крепче искусственно подстегивающее средство, тем сильнее его вторичное действие - спад. Наркотики обладают особенно сильным вторичным действием, и потому тем отчетливее тяга к их повторному применению.

     Приведенные примеры с температурным воздействием дают упрощенное, но дос-таточно наглядное представление о том, что лечение по принципу "подобного" мобилизует защитные силы организма (рука после холодной воды теплая), в то время как лечение по принципу "противоположного", скорее, наоборот, выключает их (руке после горячей воды холодно).

     Но именно мобилизующий эффект гомеопатических лекарств является сутью лечения по принципу "подобного". Ибо, если любая вторичная - окончательная реакция организма - противоположна первичной, то напрашивается естественный вывод: нужно лекарство, которое будет бороться с болезнью не в первичном своем действии - временном (что чаще всего делает аллопатия), а во вторичном, окончательном его действии - противодействии. Именно потому врач-гомеопат, подбирая лекарство по принципу "подобного", которое в первичном своем действии (временном) способно вызвать у больного симптомы, подобные болезни, знает, что во вторичном - своем окончательном действии оно обязательно начнет мобилизовывать защитные силы организма на борьбу именно с этой болезнью. Как видим, ошибиться здесь невозможно. Аллопатия же, действуя прямо противоположно, стремится уничтожить болезнь с помощью первичного действия лекарств и тем самым провоцирует организм на "подогревание" болезни во вторичном, окончательном действии лекарства.

     Все эти доводы, лежащие, казалось бы, на поверхности, всегда неохотно принимались во внимание сторонниками аллопатической доктрины. Особенно во времена Ганемана. И потому в "Органоне врачебного искусства" Ганеман дает более глубокое обоснование принципу "подобия".

     Интересно сравнить ход рассуждений Ганемана и его далекого предшественника - Галена. Оперировали они одними и теми же понятиями: здоровье человека и симптомы нездоровья, но провозглашали принципы прямо противоположные. Итак, Гален: "Так как выздоровление есть только изменение ненормального состояния в нормальное состояние и так как эти два состояния противоположны друг другу, то из этого следует, что здоровье может быть восстановлено лишь тем, что противоположно болезни". Оставляя читателю увлекательную задачку определить формальную ошибку Галена, заметим, что Гален мог позволить себе такое короткое обоснование лечебного принципа, ибо за его спиной стоял великий Гиппократ. Задача Ганемана была несравненно более сложной. Намного сложнее оказался и ход его рассуждений. Обратите внимание, никаких предположений, никаких теоретических изысков. Только чистый практический опыт. Вот суть его рассуждений.

1. Опыт показывает, что разные люди (по возрасту, состоянию здоровья) по-разному реагируют на один и тот же "болезнетворный вредный агент": одни заболевают, другие нет.

2. Опыт показывает, что всякое известное лекарство действует на каждого здорового че-ловека "во всякое время и при всех обстоятельствах, вызывая свойственные себе припадки... (ясно заметные, если прием достаточно велик)". Это так называемая искусственная болезнь.

     Отсюда первый вывод: так как воздействие "болезнетворных вредных агентов" на здоровье человека не абсолютно, но подчинено и обусловлено рядом причин (пункт 1-й), в то время как лекарственные агенты обладают абсолютным и безусловным действием (пункт 2-й), то последние по своей силе "намного превосходят первые".

3. В природе существуют болезни несходные и сходные (подобные) в своих проявлениях и вызываемых ими страданиях (симптомах). Одновременно сходные болезни поражают в точности те же самые части тела.

4. В природе из двух несходных болезней, если они встречаются, побеждает сильнейшая, после чего последняя продолжает свое разрушительное действие. Равные по силе несход-ные болезни сосуществуют.

     Точно так же из двух подобных болезней побеждает сильнейшая, равные по силе сосуществуют.

     Отсюда второй и главный вывод: если врач организует "встречу" двух подобных болезней, из которых вторая будет искусственно созданной (гомеопатическим лекарством), то последняя уничтожает первую, так как по своей силе она "намного превосходит первую" (см. первый вывод к пунктам 1 и 2).

5. Опыт показывает, что с прекращением приема лекарства (гомеопатического) искусственная болезнь прекращается.

     Непростая цепочка доказательств хотя и построена на логике, но основана на опы-те.

     В параграфе 46 "Органона врачебного искусства" Ганеман приводит довольно много примеров естественных излечений "самою природою одних болезней посредством присоединения к ним других, сходных с ними". Так, оспа излечивает множество болезней, сходных с ней: многие хронические болезни глаз, так как сама "производит жестокое вос-паление глаз"; глухоту и одышку, так как часто сама вызывает и то и другое; дизентерию, так как сама способна производить "тщетные позывы на низ". Другой пример - корь, ко-торая характером лихорадки и кашлем сильно напоминает коклюш. И "когда при эпидемии обе эти болезни свирепствовали одновременно, многие дети, заболевшие корью, оставались свободными от коклюша". Корь же способна излечивать и многочисленные хронические лишаи, а также всевозможные кожные высыпания. И тем быстрее и надежнее, чем более они схожи с высыпаниями самой кори.

     Тот факт, что каждая болезнь не только проявляется по-своему, но и действует выборочно, то есть захватывает и поражает только ей свойственные участки и органы, был замечен еще древними. Поэтому реакции больных (Ганеман называет эти реакции одним образным словом - "припадки") при одной и той же болезни весьма схожи. На этом, собственно, и построены все попытки классифицировать болезни.

     Ганеман не только открыл, что каждое гомеопатическое лекарство действует на организм так же, как и болезнь, строго выборочно, он доказал, что если гомеопатическое лекарство выбрано правильно, то оно действует именно на те органы и участки, которые поражены. То есть реагировать на лекарство начнет прежде всего больное место.

     Для иллюстрации можно привести следующий пример. Если легонько стукнуть себя по здоровому месту, реакция будет одна; если же в этом месте окажется, скажем, нарывающий фурункул, то реакция будет иная - болезненная. Точно так же реагирует и организм на гомеопатическое средство. На каждый условный импульс - воздействие лекарственного препарата, поступающего в пораженный орган или участок, больное место реагирует значительно острее. Именно этим, то есть более острой реакцией, объясняется так называемое "первичное обострение" симптомов (но не болезни), которое часто (но не всегда) наблюдается в начале гомеопатического лечения.

     Как пишет один из столпов гомеопатии Дж. Кент, "самые сильные ухудшения мы наблюдаем в тех случаях, когда уже имеются патологические изменения в органах и тканях". Если улучшение состояния больного от приема гомеопатического лекарства произошло вообще без предварительного ухудшения, это значит, что "нет ни органической патологии, ни тенденции к ней. Хроническое заболевание неглубокое, касается более функции нервов, нежели состояния тканей".

 "Походная" аптечка гомеопата (1850 год).

Пузырьки с гомеопатическими лекарствами, приготовленными (слева направо) из мха, губки, коры хинного дерева и пчелиного яда (1900 год).
  Памятник Ганеману в Вашингтоне, США.

Изготовление гомеопатических препаратов: ручное (слева) и машинное.

Две шкалы разведений лекарственного вещества в нейтральном разбавителе, принятые в широкой гомеопатической практике.

Изменение свойств ядов при значительном их разведении.

МАЛЫЕ ДОЗЫ - ВТОРОЙ ПРИНЦИП ГОМЕОПАТИИ

     Интересен путь Ганемана к открытию второго принципа гомеопатии - принципа "малых доз" и связанного с ним способа приготовления гомеопатических лекарств.

     Когда Ганеман проводил свои первые опыты, включая знаменитый "хинный эксперимент", он принимал все лекарства в очень больших дозах, как это и было принято в то время, причем в концентрации один к одному, без разведения в каком-либо растворителе. Вся Европа в то время считала, что, чем сильнее лекарство и чем его больше, тем лучше, и на того, кто пытался утверждать обратное, смотрели весьма насто-роженно. И хотя Ганеман относился к тем немногим, которые не боялись выступать против сложившихся традиций, но даже ему понадобились годы, прежде чем он сделал очередной решающий вывод.

     Приступая к приготовлению лекарств, разводя их в соотношениях 1:100, а потом 1:1000 и более (степень концентрированности лекарственного вещества называется в го-меопатии разведением, делением или потенцией), Ганеман выяснил, что при определенных условиях они не только сохраняют свою лечебную силу, но даже увеличивают ее. Первоначально более всех был поражен этим открытием он сам, неоднократно называя его "неслыханным", "невероятным", "рассказывая изумленному миру о действиях, производимых миллионною, биллионною частью грана лекарств" (гран - аптекарский вес в 62,2 мг в русской и 64,8 мг в английской системах). А если учесть, что это и поныне остается непонятным для многих (как это лечить лекарством, в котором не осталось лекарственного вещества; мол, это не лечение, а в лучшем случае самовнуше-ние), то можно представить себе тот эффект, который произвело открытие Ганемана на его современников. Они просто отказывались его слушать.

     История сохранила для нас свидетельства одного из знаменитых наших соотечест-венников, автора Толкового словаря живого великорусского языка - В. И. Даля, исследо-вателя, врача, писателя. Как известно, с 1823 по 1828 год Даль учился в Дерпте в медицинском университете и был свидетелем жарких споров между сторонниками и противниками гомеопатии. Эти споры среди образованных людей того времени (причем не только среди медиков) можно было наблюдать повсеместно. Как в Германии, так и по всей Европе, включая Россию. Своей новой медицинской доктриной Ганеман впервые после Парацельса вновь всколыхнул застоявшееся болото медицинской мысли.

     Закончив университет и уже будучи военным врачом в действующей армии во время турецкой кампании, работая затем в Киеве, Польше и Санкт-Петербурге, Даль писал в своих статьях со свойственной молодости горячностью: "В основании своем гомеопатия есть бред, доказательства и ссылки ее - ложь и неправда". Главный труд Ганемана "Органон врачебного искусства" он называл "памятником заблуждения ума человеческого". Но проходит совсем немного времени, и в 1833 году, работая в Оренбурге, Даль становится свидетелем и участником лечения тяжелобольного полицмейстера, когда только благодаря усилиям местного врача гомеопата Лессинга удалось улучшить состояние больного. Недоверие к гомеопатии было поколеблено. "Я убедился, - писал он еще осторожно в письме к Одоевскому, - что средства эти действуют иногда удивительно скоро, сильно и спасительно". Его поражает блестящий эффект лечения крупа у собственного сына гомеопатическим методом и удивляет "недоверие к ней врачей и даже возможность спора о новом методе лечения".

     История российской да и мировой гомеопатии знает немало известных имен. Несмотря на свою революционность, гомеопатия оказалась настолько демократичной по отношению к больному, особенно по сравнению с продолжавшими бытовать тогда варварскими способами лечения "старой медицинской школы", что многие общественные деятели, лично убедившись в практических результатах, становились не просто ее сторонниками, но активными распространителями. Достаточно назвать два имени: адмирал Н. С. Мордвинов и участник сражений Отечественной войны 1812 года С. Н. Корсаков. Будучи человеком блестяще образованным, Корсаков сам лечил больных, переписывался с Ганеманом и предложил свой собственный способ получения гомеопатических разведений, одобренный самим Ганеманом. С тех пор способ этот так и называется в мировой гомеопатической практике - "по Корсакову".

ПРИГОТОВЛЕНИЕ ЛЕКАРСТВ - ТРЕТИЙ ПРИНЦИП ГОМЕОПАТИИ

     До Ганемана фармакология - наука, изучающая действие лекарств, находилась фак-тически недалеко от того уровня, на который была поставлена еще полторы тысячи лет назад Галеном. Практиковавшиеся отдельными врачами случаи испытания некоторых лекарств на себе оставались лишь случаями. Так называемое Галеново производство готовило лекарства, которые испытывались главным образом на животных. И это было понятно. Ибо практика приема лекарств в концентрациях один к одному и в тех огромных дозах, которые были приняты, в случае малейшей ошибки не оставляла для больного никаких шансов на выживание.

     Ганеман впервые ввел в широкую практику испытание лекарств не на животных, а на здоровых людях. "Каждое лекарство, - подчеркивал Ганеман, - оказывает на тело чело-века свое особое действие, которое любое другое лекарственное вещество иного типа не производит точно таким же образом". Оказалось, что каждое лекарство имеет как бы свой "портрет" - набор "припадков", которые оно способно вызвать у здорового человека. "Свою физиономию", как много позднее скажет И. П. Павлов. Сам Ганеман за свою долгую жизнь оставил около 60 таких "портретов" лекарств. Арсенал средств, исполь-зуемых в гомеопатии ныне, насчитывает около двух тысяч наименований.

     В широкой гомеопатической практике со времен Ганемана чаще всего используются две шкалы разведений (существуют еще LM-потенции - пятидесятитысячная шкала) исходного лекарственного вещества (основы) в нейтральном разбавителе: десятичная (обозначается буквой D или римской цифрой X) и сотенная (обозначается буквой С или без буквы). Следовательно, в зависимости от того, по какой шкале первоначально изготовлено лекарство, основы в нем может быть 1/10 или 1/100. Это и будет соответственно первое десятичное l (D1) или первое сотенное С1 (1) разведение (потенция, деление). Если требуется приготовить второе десятичное (или сотенное) разведение, то из первого разведения берется только 1/10 (или соответственно 1/100) часть и особым образом смешивается с 9/10 (или соответственно с 99/100) частями нейтрального разбавителя. Это уже будет второе десятичное 2 (D2) или второе сотенное С2 (2) разведение. И так далее. Несложно заметить, что первое сотенное разведение (1) соответствует второму десятичному (2 ), второе сотенное (С2) - четвертому десятичному (4 ) и т. д. (см. табл. на стр. 116).

     В России низкими разведениями (потенциями) считаются разведения до 3 , 3 включительно; средними - до 12 включительно; высокими - до 30 и выше. Некоторые гомеопаты используют разведения 1000 и выше. На Западе, особенно в США, работают с очень высокими разведениями.

     Но получение гомеопатических лекарств, да и сам принцип "малых доз", заключается не только в уменьшении концентрации основы. Не менее, а может быть, и более важным считается процесс растирания или встряхивания приготавливаемого препарата. Именно этот процесс, при котором происходит взаимодействие основы с разбавителем, называется в гомеопатии процессом динамизации лекарственного вещества. И несмотря на то, что знают о нем еще меньше, чем о самой гомеопатии, да и сам этот процесс в космический век кажется весьма архаичным, именно он позволил Ганеману использовать в гомеопатии практически любые природные вещества, например платину, золото или медь. А то, что великолепными лекарствами могут стать свинец, мрамор, фосфор или даже белый речной песок, никому и в голову не приходило. Каждый знал, что любое из этих веществ не растворяется ни в воде, ни в спирте. Разве что в каких-нибудь кислотах, совершенно не пригодных для внутреннего употребления.

     И так было до тех пор, пока Ганеман не опубликовал свое открытие. Перепробовав множество вариантов, он предложил любое из вышеперечисленных веществ, будь то ртуть, фосфор или золото, перетирать всухую с... сахаром. Причем по такой методике, после которой все они, до того нерастворимые даже во многих кислотах, становились безо всякого остатка растворимыми в простой воде.

     А началось все с того, что, когда Ганеман стал последовательно уменьшать концентрацию лекарственных веществ, на определенном этапе он обнаружил снижение их лечебного эффекта. Возникавший своего рода "барьер инертности" разбавляемых веществ представлялся настолько очевидным, что не должен был особенно и удивлять. И потому казалось вполне естественным завершить эксперименты в этом направлении, остановив концентрации (тонкости "малых доз") где-нибудь на одной стотысячной от исходного вещества. Этого вполне хватило бы, чтобы повергнуть в шок своих современников. Но Ганеман пошел дальше. Он предложил растирать основу в сахарном порошке до тех пор, пока ее концентрация не уменьшится до одной миллионной!

     Скрупулезная методика, предложенная Ганеманом, состояла в следующем (в главном остается она неизменной и по сей день).

     Один гран любого предварительно измельченного вещества и одну треть от ста гран сухого молочного сахара растирали с силой в течение 6 минут фарфоровым пестиком в фарфоровой ступке. Получившийся состав в течение 4 минут отлепляли фарфоровой лопаткой от стенок ступки и от пестика, одновременно перемешивая его в однородную массу. Вновь 6 минут растирали и 4 минуты отлепляли. На такое двухстадийное растирание с первой третью сахара уходило 20 минут. После этого добавлялась вторая треть от ста гран сахара, и вся операция вновь повторялась в течение 20 минут. Наконец добавлялась последняя треть сахара, и снова следовало двухстадийное растирание. И это было всего лишь растирание первой степени. На это уходил один час, и каждая часть полученного порошка содержала после этого 1/100 от исходного вещества (основы).

     Из этого состава снова брался всего один гран вещества, и в течение часа вся про-цедура повторялась с новыми 100 гранами сахара. После второго часа такого трехступен-чатого растирания в одном гране нового порошка содержалась 1/10000 основы. А после третьего часа в новых 100 гранах сахара содержание основы доводилось до одной милли-онной.

     И тут происходило то, что до Ганемана не знала ни химия, ни фармакология. Все природные вещества, включая драгоценные металлы, становились растворимыми и в воде, и в водно-спиртовом растворе. То, чего не смог сделать Парацельс, сделал Ганеман. В другом своем большом труде - "Хронических болезнях" он приводит много примеров получения лекарственных препаратов из природных веществ, до того никогда не рассматривавшихся как лечебные. Это обыкновенная устричная раковина, морская каракатица-сепия, нефть, ртуть и многое другое. "Кто встречал растворимые в чистой воде без остатка мрамор или устричные раковины?! - восклицал Ганеман. - Или кварц, кристаллы которого вода способна держать в своем плену тысячелетиями!.."

     Но и это открытие было сделано Ганеманом как бы мимоходом. Доктор медицины и доктор химии, он тем не менее главной своей задачей считал не растворение веществ, а получение из них лекарственных препаратов. Процесс динамизации (трения) позволил ему не только преодолеть "барьер инертности" разбавляемых веществ, но и резко усилить их лекарственное воздействие. Те вещества, которые и без трения растворялись в воде или спирте, но постепенно теряли свои целительные силы по мере разбавления, теперь стали оживать вновь. Мало того, чем больше разводил Ганеман вещества по своей методике, тем более глубокое воздействие стали они оказывать на организм человека.

     Правда, дальнейшая методика разведения лекарственных веществ, предложенная Ганеманом, существенно отличается от предыдущей. Доведя разведение лекарственной основы в медикаментозном порошке до одной миллионной и сделав его, таким образом, растворимым в простой воде или в спирте, дальнейшее разведение Ганеман проводил уже в жидком состоянии, но в тех же соотношениях. На каждой очередной ступени разведения лекарства степень концентрации его основы уменьшалась в 10 раз (при десятичной шкале разведений) или в 100 раз (при сотенной шкале). И, когда мы видим на коробочке с гомеопатическим лекарством, например с круглыми шариками-гранулами, обозначение "30", это значит, что лекарственная основа разбавлялась по сотенной шкале (то есть стократно) последовательно тридцать раз и только после этого наносилась на сахарные шарики-гранулы.

     А как же быть с "барьером инертности" разбавляемых веществ теперь, когда в жидком состоянии становился невозможным процесс трения? Как не дать угаснуть в про-цессе разбавления целительным силам? И Ганеман предложил заменить процесс трения процессом энергичных встряхиваний (взбалтываний) разбавляемых веществ в стеклянной таре. Казалось бы, что тут особенного?! Но без взбалтываний снова возникал "барьер инертности".

     Итак, возникший было на определенном этапе "барьер инертности" разбавляемых веществ - своего рода "звуковой барьер" в фармакологии - был преодолен. Но гомеопатии оказался подвластен и прямо противоположный эффект: не только будить в веществах скрытые в них целительные силы, но и умерять их там, где это необходимо. "Многие другие вещества, - писал Ганеман, - напротив, обладают столь сильным воздействием, что даже при самых малых дозах, вступая в контакт с волокнами животного происхождения, сжигают их и разрушают (мышьяк, сулема). Гомеопатия умеет не только умерять их воздействие, но и использовать дотоле неизвестные их целебные свойства". И касалось это прежде всего ядов. Уже Парацельс считал, что "все яд, одна только доза делает вещество ядом или лекарством". Но Парацельс еще не осмеливался пойти так далеко, как Ганеман. Насколько кардинально меняются свойства ядов при значительном их разведении, показывает таблица (внизу). Гомеопатическая же практика подтверждает, что исчезающе малые дозировки вещества в гомеопатических препаратах действуют противоположным образом. Снижая концентрацию исходного вещества, гомеопатический препарат как бы снижает эффект его первичного действия, одновременно повышая эффект противодействия, мобилизующего защитные силы организма. В результате только после возникновения гомеопатии стало возможным сказать: чем сильнее яд, тем сильнее лекарство из него.

     Многие путают траволечение (фитотерапию) с гомеопатией. Действительно, около 60 процентов гомеопатических лекарств - растительного происхождения (около 30% - минерального и около 10% - животного). Но на этом сходство и заканчивается. Не говоря уже о ядах, фитотерапия традиционно держится по отношению к ним на определенном расстоянии. Не знает траволечение и потенцирования, в этом смысле там, где траволечение заканчивается, гомеопатия только начинается.

     Итак, кардинальное разведение сильнейших ядов наравне с потенцированием приготавливаемых препаратов (потенцирование - разведение препарата с динамизацией его на каждом этапе разведения) позволило неограниченно раздвинуть границы гомеопатической фармакологии и если не сегодня, то уже завтра находить в кладовой самой Природы то, что человечеству особенно необходимо. Ведь гомеопатии всего 200 лет, а старейшей в мире фирме по производству гомеопатических препаратов - "Лаборатории БУАРОН", основанной во Франции братьями Жаном и Анри Буарон, почти 70.

     Сегодня гомеопатия далеко не та, что была во времена Ганемана. Накопленный опыт компьютерной технологии открывает перед ней богатые перспективы. И хотя меха-низм действия гомеопатических лекарств до конца не установлен, практические результаты врачей-гомеопатов во всем мире заставляют ученых все с большей настойчивостью пытаться раскрыть эти секреты.

ЛИТЕРАТУРА

Ганеман С. Органон врачебного искусства. Изд. 6-е. - М., 1992.

Гартман Ф. Жизнь Парацельса. - М., 1998.

Кент Дж. Лекции по философии гомеопатии. - М., 1998.

Крылов А. Л., Песонина С. П., Крылова Г. С. Гомеопатия для врачей общей практики. - С.-Пб., 1997.

Томкевич М. С., Коваленко В. С., Матвеева И. А. Гомеопатический глоссарий. - М., 1997.

Готовский Ю. В., Перов Ю. Ф. Особенности биологического действия физических факторов малых и сверхмалых интенсивностей и доз. — М., 2000, с. 49, 50.

Клещенко Е. Снова о сверхмалых дозах // Химия и жизнь, 2000, № 11/12, с. 31—33.

Лупичев Н. Л., Лупичев Л. Н., Марченко В. Г. // Исследование динамических распреде-ленных сред. — М.: Ин-т физ.-тех. пробл., 1989, с. 3—12.

Самохин А. В., Готовский Ю. В. Практическая электропункура по методу Р. Фолля. — М., 1997.

Шангин-Березовский Г. Н., Адамов В. Я., Рыхлецкая О. С., Молоскин С. А. Системный характер стимулирующего действия ультрамалых доз супермутагенов // Улучшение куль-турных растений и мутагенез: Сб. Ин-та хим. физики АН СССР. — М., 1982, с. 65—76.

Шангин-Березовский Г. Н., Перчихин Ю. А., Колбасин А. А. Влияние малых доз N-нитрозо-N-диметилмочевины на толерантность перепелов к токсичному действию некото-рых мутагенов // Эффективность химических мутагенов в селекции: Сб. Ин-та хим. фи-зики АН СССР. — М., 1980, с. 283—286.

Ямскова В. П., Модянова Е. А., Резникова М. М., Маленков А. Г. Высокоактивные тканевоспецифические адгезивные факторы печени и легкого // Молекулярная биология, 1977, т. 11, № 5, с. 1147—1154.

Davenas E., Bauvais F., Amara J., Oberbaum M., Robinson B., Miadonna A., Tedeschi A., Pom-eranz B., Forner P., Belon P., Sainte-Laudi J., Poitevin B. end Benveniste J. Human basophil degranulation triggered by very diluted antiserum against Ig E. // «Nature» (international weekly journal of science), vol. 333. 30 June, 1988.


(«Наука и Жизнь»)
№12, 2000 год http://www.nkj.ru/archive/articles/9293/
В. ЗИЛЬБЕР.
№3, 2000 год http://www.nkj.ru/archive/articles/6859/
В. ЗИЛЬБЕР
№5, 2000 год http://www.nkj.ru/archive/articles/7419/
В. ЗИЛЬБЕР